Хроника Турбиных

Эта группа лиц стала кучковаться вокруг С.Спивака уже давно, чуть не с "Дорогой Елены Сергеевны". Где бы ни были прописаны - у Мрожека, Мольера или Островского, они ловко отыскивали друг друга и устраивали себе жилье там, где был Спивак. Их можно понять: не всякому понравится, когда его ограничивают характером или социальным положением и вдобавок норовят увязать с кем попало в драматический узел.

Они чувствуют себя людьми вообще. А если уж нужны частности - в отличие, скажем, от людей-актеров Фоменко, чье место в любом буфете, людям-неактерам Спивака легче всего дышалось бы на кухне, желательно советской, то есть в прошлом веке. И для них и для их предводителя все это уже почти легенда, но ясно какая: считается, что в тех местах в те времена было тепло.

Сюжеты разные, а композиция, кажется, все одна: бестолково и легко сшитые посиделки, куда собираются, чтоб вместе побыть, попеть и потрепаться бог знает о чем, то есть о жизни.

Алексей Турбин гибнет так "условно", что не разберешь, снаряд ли, как в пьесе, его убил или сам себя из пистолета, который для того и вытащил. Костюмы вроде десятых годов, а у Барковского ручные часы, да небось на батарейке. И вовсе это не прием, это наши люди, а не какая-то там белая гвардия.

У тех война и революция так все вычистили, что кроме совести и чести просто ничего и не осталось. Потому хотя Тальберг и предупредил своих о катастрофе, все равно сволочь: обязан был погибнуть вместе с армией. А у этих, у наших, невнятица и муть, вместо ценностей стоимости, так что спасти могут только простые чувства. Для Булгакова уход Елены к Шервинскому означает, что мир рухнул и все надо начинать заново. Спивак делит мир не на старый и новый, а на жизнь людей и что-то вне их существующее. Две масштабные лестницы и площадка одновременны жилью Турбиных и, стало быть, призваны с этим жильем монтироваться, однако же у Спивака эти два пространства М.Китаева не параллельны: история не врезана в быт, а обрамляет его.

Каков Шервинский в оперетке Скоропадского, ни для режиссера ни для Елены не имеет значения. Что на самом деле нехорошо, так это то, что врун. Впрочем, и вранье вранью рознь. Муж ведь тоже лжет, только он про штабы и командировки, а этот про содержанку и золотой портсигар. Куда как человечней. Ну, смешно любит, да ведь любит же, вот что главное. То же и с Тальбергом: сумел ощутить, как плохо одному, - значит, человек и достоин сочувствия.

Должно быть, не зря автор спектакля пропустил петлюровцев: сичевики в пьесе не люди, а когда не про людей, Спивак начинает невыносимо томиться и отказывается что-нибудь понимать.

В свое время Художественный театр тоже не понимал. Для того и ломал кости роману, чтоб оставить на сцене только живых людей, революцию дать постольку, поскольку она вламывается в их души и отношения, а остальное по возможности выпихнуть за кулисы.

Глядя, как Спивак идет по этой дороге, нетрудно догадаться, что присоединить к поклонникам Елены еще и Мышлаевского не только можно, но и выгодно: тогда не надо так подробно, как в пьесе, внедряться в злобу гражданской войны, которая ни на сцене, ни в зале Молодежного театра никому не интересна. Но самую острую проблему - братьев Турбиных, особенно старшего - Спивак не решил, а просто-напросто обошел: он увидел героев как группу, то есть уравнял их в наших глазах. Похоже, другого выхода у него и не было. Алексей Турбин когда-то был главным, но только в одном отношении: он единственный, кто целиком выброшен из жизни в историю. Это попробуй обойди! И как "нетурбинские" сцены режиссер сочинял без особого чувства, только дарованием и опытом, так К.Воробьеву приходится орудовать одним обаянием, потому что его герой, по правде сказать, не совсем из этого спектакля.

В старых "Днях Турбиных" частные люди стали лицами драмы, потому что попали в историческую хронику. В Молодежном театре драма может состояться, а может и миновать, неминуемо лишь само существование этих лиц, с юмором и простодушной чувствительностью осваивающих свои дни. Существование содержательное и, между прочим, совершенно интеллигентное: эти ребята, которые не сеют и не пашут, живут сознанием, а не хлебом единым. От Шопенгауэра и Достоевского их отличает в первую очередь то, чем именно заполнено это сознание. У них есть проблемы - только не социальные и не бытийные, а, как сейчас сказали бы, "экзистенциальные".

Хроника тут, кажется, налицо, но она с подвохом. Есть живые люди, и они существуют, это факт. Но существуют в очень обобщенном, разомкнутом во все стороны Сегодня-здесь-сейчас. И все они, как приглядишься, хорошие. Так только в сказках бывает. Да ведь что же нам Спивак со товарищи рассказывает, как не очередную свою сказку, в которой все-все-все, Журден и Кабаниха, Лариосик, Мэкки-Нож и мы с вами - не больше, но никак не меньше чем люди?

Юрий Барбой, апрель 2000 г.

"Петербургский театральный журнал" № 21 2000 г.

© 2007 Александр Строев     ©2007 Design by Егор Поповский   ©2007    Техническая поддержка Val       

При использовании любой информации обязательна ссылка на источник