|
Надежда Таршис о "Трех сестрах"
О «Трех сестрах» в Молодежном
сложно было судить по премьере: там все
как-то грузно-затейливо
топорщилось. Теперь спектакль «настоялся», задышал.
И было чему настояться. Ирония, не щадящая сестер и даже особенно к ним
пристрастная, сильнейший акцент этого спектакля. Кажется, ничья реплика
не обходится без пластического комментария партнеров. Ирония
и самоирония людей, сознающих свое положение «меж двух стульев»:
не здесь и не в Москве, не в этом веке и не через триста лет. Они сидят
на чемоданах, но ехать некуда. Эксцентричность здесь физически
и психологически неизбежна, объяснима и естественна. Резкий рисунок роли
Маши (Светлана Строгова), невротические всплески Ольги (Екатерина
Унтилова), неуравновешенность Ирины (Анна Геллер) и в веселье,
и в унынии выражают их неприкаянность прежде всего. Ирония, впрочем,
не касается Наташи, дельной и прагматичной, непотопляемой и в огне
не горящей (Регина Щукина).
Наложение двух «фокусов», двух углов зрения, драма внутренняя
и внешняя — вот эффект спиваковских «Трех сестер». Давно апробированный
сценой в отношении Чехова, этот ход прозвучал весомо и
по-новому. Суть именно
в драматическом «настое». Иван Благодер «благодерствует» щедро,
с избытком.
Действие пышно орнаментовано музыкой.
В доме среди рельсов, не ведущих никуда, если не дают чаю, то остается
петь, плясать и философствовать. Иронизм пронизывает действие,
но не отменяет драмы. Потерянность персонажей во времени и пространстве
сообщает всем драматическим отношениям особую остроту. Тузенбах
(Александр Строев) и Соленый (Роман Нечаев) — поразительно неразрывный
дуэт, начиная с самой первой сцены — их пародийной дуэли на именинах
в шутовских рыцарских доспехах. Вершинин (Валерий Кухарешин), Андрей
(Леонид Осокин) и Кулыгин (Петр Журавлев) здесь не подголоски «женского»
сюжета, а своего рода трое собратьев по несчастью, и есть тонкая грань
внутреннего достоинства в беде, черта, которую они не переступают.
Чебутыкин (Сергей Барковский) — ключевая фигура спектакля, как
и у Чехова, и это актерская работа значительного «удельного веса». Он и мизансценически
выделен, несколько отъединен от всех персонажей. Его полюса —
сакраментальное опустошительное «все равно» и сердечная привязанность
к сестрам Прозоровым: отчетливо очерченные разорванные пласты его
сознания, его вариант без-опорного,
потерянного существования, свойственного здесь всем. Кажется, никогда
так явственно не звучало отчаянное чебутыкинское «все равно»: ведь эта
чеховская реплика вложена в уста и Маши, и Андрея, и Соленого, и Кулыгина…
Колея жизни разбита, рельсы никуда не ведут. В финале парабола виадука
на втором плане сцены разрывается на части, развернутые в зал. Фигура
сидящего Чебутыкина, вернувшегося с дуэли, оказывается на краю одной
из платформ, как над пропастью. Исчерпывающая формула безмерной
усталости и отчаяния — итог спектакля.
Петербургский театральный
журнал № 43, 2006 г |
         |
